Едва доехав до Казы, я поспешно отыскал дешёвый многоэтажный гейстхаус, и сбросил рюкзак в маленькой комнатке, выходящей окном на овраг с ручейком внизу. Мне хотелось увидеть поскорее гомпу Ки – самый большой монастырь Спити. Километров семь я взбирался на гору пешком, а оставшиеся пять доехал на мотоцикле с тибетцем. В монастыре монахи суетливо готовились к какому-то празднеству, и мы с одной встреченной там француженкой несколько растерянно побродили по пустым залам храмов. Ещё сильнее я растерялся, когда она тоже попросила проводить её вниз, до Казы, подумав: «Что за день такой?!» Здесь можно всегда заказать трансфер из ниццы в монако и обратно при необходимости.
В неузнаваемо изменившейся в темноте Казе, вдруг стало понятно, что я забыл, где мой отель. Долго спотыкаясь о ступени из булыжника и проваливаясь в овраги, я был спасён буддийским монахом на мотоцикле. Подобно ангелу-хранителю в развевающихся на ветру багряных тканях, он доставил меня к гейтхаусу, Бог знает как поняв, что я ищу именно его.
Под утренним моросящим дождём я зашёл в момосичную, и плотно позавтракал - на весь день вперёд. Купил молока и печенье, и, собравшись духом, перешёл мостик что к северу от Казы. В этот день я рассчитывал добраться до Манали через два высоких перевала – Канзум Ла, и уже хорошо знакомый мне Рохтанг. Для такого пути нужно было везение с погодой и попутным транспортом, и я надеялся на него в этот день как никогда.
Вначале я долго простоял в последней деревне после Казы под усилившимся дождём, было как-то невесело. Чтобы не промокнуть, я зашёл с рюкзаком в единственное сооруженьице у дороги – сарай под жестяной крышей с глиняными стенами, и наблюдал оттуда за дорогой, как снайпер через бойницы. Воздаянием за терпение стал подпрыгивающий на кочках пикап с натянутым на кузов брезентом. Я выбежал из сарая на дорогу. До Манали! Сел в кузове на разъезжающиеся пластиковые ящики из-под молока, повернув голову вперёд, где отвёрнутый тент позволял сделать глоток свежего воздуха, щедро разведённого выхлопным газом. Под брезентом уже болтались несколько индусов с их нечеловеческой пластикой, позволяющей спокойно сохранять равновесие там, где я едва держался, судорожно вцепившись в поручень.
Блок-пост перед Канзумом оживил обстановку, к нам подсели новые пассажиры: девушка из Чили – на переднее сиденье, и парижанин с хитрым лицом – ко мне на ящики. Эта деревня оставила в моей памяти один яркий след – отрешённое, вытянутое лицо испанской девушки, потерявшей паспорт. Она, словно отсутствуя, села рядом с крестьянином на крыло заведённого трактора, похоже, сама не осознавая, зачем. Мы успели показать ментам документы, покурить, слезть и залезть в кузов, качнуться на ящиках, тронувшись с места, а она так и сидела на крыле тарахтящего трактора, не меняя выражения лица.
Надрывный рёв мотора озвучивал величественный вид на льды вершин Канзума. В этом путешествии это была последняя из захватывающих дух высот, не увидев её, я ощущал бы некую незаконченность, не соединённость моего кольца по Малому Тибету. Машина проехала вокруг чортена с разноцветными флагами, сделав ритуальную петлю-парикраму, как и любой оказавшийся здесь транспорт – и автобусы, и грузовики.
Перевалы, с которыми знаком поимённо: Зоджи Ла, Пенси Ла, Фоту Ла, Хардунг Ла, Чанг Ла,Тангланг Ла, Рохтанг Ла, Канзум Ла – очень властные личности, и ты становишься игрушкой в их руках. Однажды попробовав, начинаешь зависеть от состояния, которое даёт Божественная эйфорическая карусель – медленный тяжёлый подъём к холоду и неземной безжизненности, глубокий вздох кристальным воздухом на вершине среди потустороннего льда, в снежном королевстве, где можно провести лишь мгновение, и облегчённый выдох спуска, расслабляющий и убаюкивающий теплом и зеленью.
На перевале все пассажиры стали как-то дружнее и познакомились друг с другом. Савьера из Чили была совсем не по-европейски дружелюбна, искренна и открыта. Она стойко справлялась с трудностями дороги, не теряя оптимизма и живого интереса к окружающим.
Глядя на неё, мне прямо как-то захотелось в Чили. Будущие путешествия так и складываются – из впечатлений о людях. Очень необычным оказался француз – он уже шесть лет изучал регион, работая проводником на экстремальных треках, один раз даже привозил группу парижан в Занскар зимой. Экспедиция шла неделю по льду замёрзшей реки, ночуя в палатках на тридцатиградусном морозе. Моё уважение к французам резко выросло после этих сведений.
Ещё несколько мучительных часов на подпрыгивающих ящиках, и мы опустились в долину Лахаул – полнокровное воплощение красоты Гималаев, захватывающий контраст нежной летней зелени склонов с синими пиками вершин.
Взвинтившись вверх по знакомому серпантину, мы все выдохнули при виде ясного, окровавленного закатом неба над Рохтангом. Француз увидел этот треклятый перевал в таком хорошем состоянии впервые за все свои восемь гималайских лет: Рохтанг подсох и неузнаваемо похорошел за какие-то три дня без дождя. Уже во тьме наш раздолбанный пикап преодолел последние метры перед асфальтом и… встал в пробку.
Именно теперь, когда наконец начался хороший асфальт, и до Манали оставалось сорок минут езды на хорошей скорости – встать в пробку! Все молча просидели в темноте на ящиках долгие полчаса, для меня, не понимавшего почему мы тут стоим, они были вообще бесконечны. Я попытался выбраться наружу, но водитель зашикал:
-Оставайся в машине!
Я всегда был непослушным, поэтому выпрыгнул и уверенно зашагал к уплотнению из машин и людей впереди. Густая толпа, сжимала кольцом рассвирепевшего человека. Его лицо было окровавлено, он преувеличенно, куражась в собственной истерике что-то выкрикивал, словно доказывая свою правоту всему свету. Я поймал на себе несколько удивлённых, как бы немного опасавшихся за меня взглядов, подошёл совсем близко и спросил:
-Почему никто не проезжает?
-Этого человека избил полицейский и уехал. Ради справедливости мы позвонили в полицию и перекрыли движение – иначе вызовом просто пренебрегут.
Один обычный человек смог закрыть на несколько часов важнейшую национальную дорогу! Я вспомнил, как несколько лет назад я оказался в западном Бенгале, когда случилась забастовка, и прохожие целый день не пускали транспорт по дорогам всего штата, выражая бескровный народный протест – метод народной борьбы, заповеданный Ганди.
Застыв на минуту, очарованный происходящим, я вскинул на плечи рюкзак и пешком пошёл вниз под моросящим дождём, ведь никому не было известно, когда иссякнет всплеск гневной народной солидарности.
Счёт времени потерялся под мерный стук горных ботинок об асфальт, когда меня догнал весёлый караван спускавшихся автомобилей, грузовиков и мотоциклов. Я впрыгнул на ходу в едва притормозившую машину, несколько пар жилистых индийских рук втянули меня обратно на ненавистные ящики, от которых, как сказал француз, наши задницы уже давно сделались «в клеточку».
Неприкасаемые мясоеды у городской клоаки-бас-стенда, дожаривающие на мангале куски вывалянной в специях плоти, бездомные попрошайки, устроившиеся спать на асфальте, презрительные уставшие взгляды на нас, иностранцев: тёплое, сырое, грязное, туманное, окольцованное кедровым лесом Манали.
Я возвращался в свой гейстхаус у храма Ману как домой. Время было за полночь, но хозяин изобразил радушие на помятом ото сна лице, запуская меня в пустовавшую все эти дни комнату. Откинувшись на кровати, я со свистом выпустил из лёгких воздух, набранный неделю назад перед погружением в Спити.
Протащив своё тело по всей нарисованной пунктиром моего воображения дорожной схеме, я ощутил-таки конец путешествия. Проводить себя из Манали мне помог один полусумасшедший парень из подмосковья, изучающий ПЯТЬ ЛЕТ язык хинди и язык санскрит в ВАРАНАСИ. ПЯТЬ ЛЕТ В ВАРАНАСИ! Я сошёл бы там с ума меньше чем за месяц, а он, с всклокоченной бородой и горящими глазами путешествовал на своём мотоцикле по индийской национальной автодороге номер два, и с маниакальными нотками в голосе непрерывно трепался на хинди с оплывающими от восторга индусами.
-Пойдём, пропустим по стаканчику, у них сегодня вечеринка! Ободряюще хлопал он меня по спине, пропуская вперёд на чердак, где уже шла «настоящая индийская вечеринка». Дым гашиша, плеск бренди в звенящих стаканах, испещрённое шрамами лицо американского индейца, изображавшего в лицах свою инициацию через подвешивание за кожу спины на крюках, спившийся гомосексуалист из Чили с накрашенными ногтями, хрипло распевающий рок-песенки, мой лохматый санскритолог, сыплющий шутки на хинди под всеобщий хохот: круговорот индийских галлюцинаций вращал меня перед тем, как выбросить в рациональную реальность запада.
В неузнаваемо изменившейся в темноте Казе, вдруг стало понятно, что я забыл, где мой отель. Долго спотыкаясь о ступени из булыжника и проваливаясь в овраги, я был спасён буддийским монахом на мотоцикле. Подобно ангелу-хранителю в развевающихся на ветру багряных тканях, он доставил меня к гейтхаусу, Бог знает как поняв, что я ищу именно его.
Под утренним моросящим дождём я зашёл в момосичную, и плотно позавтракал - на весь день вперёд. Купил молока и печенье, и, собравшись духом, перешёл мостик что к северу от Казы. В этот день я рассчитывал добраться до Манали через два высоких перевала – Канзум Ла, и уже хорошо знакомый мне Рохтанг. Для такого пути нужно было везение с погодой и попутным транспортом, и я надеялся на него в этот день как никогда.
Вначале я долго простоял в последней деревне после Казы под усилившимся дождём, было как-то невесело. Чтобы не промокнуть, я зашёл с рюкзаком в единственное сооруженьице у дороги – сарай под жестяной крышей с глиняными стенами, и наблюдал оттуда за дорогой, как снайпер через бойницы. Воздаянием за терпение стал подпрыгивающий на кочках пикап с натянутым на кузов брезентом. Я выбежал из сарая на дорогу. До Манали! Сел в кузове на разъезжающиеся пластиковые ящики из-под молока, повернув голову вперёд, где отвёрнутый тент позволял сделать глоток свежего воздуха, щедро разведённого выхлопным газом. Под брезентом уже болтались несколько индусов с их нечеловеческой пластикой, позволяющей спокойно сохранять равновесие там, где я едва держался, судорожно вцепившись в поручень.
Блок-пост перед Канзумом оживил обстановку, к нам подсели новые пассажиры: девушка из Чили – на переднее сиденье, и парижанин с хитрым лицом – ко мне на ящики. Эта деревня оставила в моей памяти один яркий след – отрешённое, вытянутое лицо испанской девушки, потерявшей паспорт. Она, словно отсутствуя, села рядом с крестьянином на крыло заведённого трактора, похоже, сама не осознавая, зачем. Мы успели показать ментам документы, покурить, слезть и залезть в кузов, качнуться на ящиках, тронувшись с места, а она так и сидела на крыле тарахтящего трактора, не меняя выражения лица.
Надрывный рёв мотора озвучивал величественный вид на льды вершин Канзума. В этом путешествии это была последняя из захватывающих дух высот, не увидев её, я ощущал бы некую незаконченность, не соединённость моего кольца по Малому Тибету. Машина проехала вокруг чортена с разноцветными флагами, сделав ритуальную петлю-парикраму, как и любой оказавшийся здесь транспорт – и автобусы, и грузовики.
Перевалы, с которыми знаком поимённо: Зоджи Ла, Пенси Ла, Фоту Ла, Хардунг Ла, Чанг Ла,Тангланг Ла, Рохтанг Ла, Канзум Ла – очень властные личности, и ты становишься игрушкой в их руках. Однажды попробовав, начинаешь зависеть от состояния, которое даёт Божественная эйфорическая карусель – медленный тяжёлый подъём к холоду и неземной безжизненности, глубокий вздох кристальным воздухом на вершине среди потустороннего льда, в снежном королевстве, где можно провести лишь мгновение, и облегчённый выдох спуска, расслабляющий и убаюкивающий теплом и зеленью.
На перевале все пассажиры стали как-то дружнее и познакомились друг с другом. Савьера из Чили была совсем не по-европейски дружелюбна, искренна и открыта. Она стойко справлялась с трудностями дороги, не теряя оптимизма и живого интереса к окружающим.
Глядя на неё, мне прямо как-то захотелось в Чили. Будущие путешествия так и складываются – из впечатлений о людях. Очень необычным оказался француз – он уже шесть лет изучал регион, работая проводником на экстремальных треках, один раз даже привозил группу парижан в Занскар зимой. Экспедиция шла неделю по льду замёрзшей реки, ночуя в палатках на тридцатиградусном морозе. Моё уважение к французам резко выросло после этих сведений.
Ещё несколько мучительных часов на подпрыгивающих ящиках, и мы опустились в долину Лахаул – полнокровное воплощение красоты Гималаев, захватывающий контраст нежной летней зелени склонов с синими пиками вершин.
Взвинтившись вверх по знакомому серпантину, мы все выдохнули при виде ясного, окровавленного закатом неба над Рохтангом. Француз увидел этот треклятый перевал в таком хорошем состоянии впервые за все свои восемь гималайских лет: Рохтанг подсох и неузнаваемо похорошел за какие-то три дня без дождя. Уже во тьме наш раздолбанный пикап преодолел последние метры перед асфальтом и… встал в пробку.
Именно теперь, когда наконец начался хороший асфальт, и до Манали оставалось сорок минут езды на хорошей скорости – встать в пробку! Все молча просидели в темноте на ящиках долгие полчаса, для меня, не понимавшего почему мы тут стоим, они были вообще бесконечны. Я попытался выбраться наружу, но водитель зашикал:
-Оставайся в машине!
Я всегда был непослушным, поэтому выпрыгнул и уверенно зашагал к уплотнению из машин и людей впереди. Густая толпа, сжимала кольцом рассвирепевшего человека. Его лицо было окровавлено, он преувеличенно, куражась в собственной истерике что-то выкрикивал, словно доказывая свою правоту всему свету. Я поймал на себе несколько удивлённых, как бы немного опасавшихся за меня взглядов, подошёл совсем близко и спросил:
-Почему никто не проезжает?
-Этого человека избил полицейский и уехал. Ради справедливости мы позвонили в полицию и перекрыли движение – иначе вызовом просто пренебрегут.
Один обычный человек смог закрыть на несколько часов важнейшую национальную дорогу! Я вспомнил, как несколько лет назад я оказался в западном Бенгале, когда случилась забастовка, и прохожие целый день не пускали транспорт по дорогам всего штата, выражая бескровный народный протест – метод народной борьбы, заповеданный Ганди.
Застыв на минуту, очарованный происходящим, я вскинул на плечи рюкзак и пешком пошёл вниз под моросящим дождём, ведь никому не было известно, когда иссякнет всплеск гневной народной солидарности.
Счёт времени потерялся под мерный стук горных ботинок об асфальт, когда меня догнал весёлый караван спускавшихся автомобилей, грузовиков и мотоциклов. Я впрыгнул на ходу в едва притормозившую машину, несколько пар жилистых индийских рук втянули меня обратно на ненавистные ящики, от которых, как сказал француз, наши задницы уже давно сделались «в клеточку».
Неприкасаемые мясоеды у городской клоаки-бас-стенда, дожаривающие на мангале куски вывалянной в специях плоти, бездомные попрошайки, устроившиеся спать на асфальте, презрительные уставшие взгляды на нас, иностранцев: тёплое, сырое, грязное, туманное, окольцованное кедровым лесом Манали.
Я возвращался в свой гейстхаус у храма Ману как домой. Время было за полночь, но хозяин изобразил радушие на помятом ото сна лице, запуская меня в пустовавшую все эти дни комнату. Откинувшись на кровати, я со свистом выпустил из лёгких воздух, набранный неделю назад перед погружением в Спити.
Протащив своё тело по всей нарисованной пунктиром моего воображения дорожной схеме, я ощутил-таки конец путешествия. Проводить себя из Манали мне помог один полусумасшедший парень из подмосковья, изучающий ПЯТЬ ЛЕТ язык хинди и язык санскрит в ВАРАНАСИ. ПЯТЬ ЛЕТ В ВАРАНАСИ! Я сошёл бы там с ума меньше чем за месяц, а он, с всклокоченной бородой и горящими глазами путешествовал на своём мотоцикле по индийской национальной автодороге номер два, и с маниакальными нотками в голосе непрерывно трепался на хинди с оплывающими от восторга индусами.
-Пойдём, пропустим по стаканчику, у них сегодня вечеринка! Ободряюще хлопал он меня по спине, пропуская вперёд на чердак, где уже шла «настоящая индийская вечеринка». Дым гашиша, плеск бренди в звенящих стаканах, испещрённое шрамами лицо американского индейца, изображавшего в лицах свою инициацию через подвешивание за кожу спины на крюках, спившийся гомосексуалист из Чили с накрашенными ногтями, хрипло распевающий рок-песенки, мой лохматый санскритолог, сыплющий шутки на хинди под всеобщий хохот: круговорот индийских галлюцинаций вращал меня перед тем, как выбросить в рациональную реальность запада.
